Я подумал: «Примечай-ка! Клянусь господином Каабы [53] , он опытный попрошайка, до предела освоивший свое дело. Такому никак не откажешь: хочешь не хочешь, а милость окажешь». Я сказал ему:

— Ушам приятен речей твоих звон. А в стихах ты так же силен?

Он ответил:

— До моих стихов далеко моим самым звонким речам. Если хочешь — сейчас убедишься сам.

И заговорил он голосом львиным, заполнившим всю долину:

Я сказал ему:

— Выбирай, что понравится — себе забирай.

Он сказал:

— Дорожный мешок и то, что внутри, беру наудачу.

Я добавил:

— И верблюдицу, ту, что его несет, — в придачу.

Затем я ухватился за него всей пятерней и сказал:

— Нет, клянусь тем, кто конец руки на пять разделил и этой пятерке осязание подарил, ты не ускользнешь от меня, пока я не узнаю, кто ты.

Он отодвинул покрывало с лица, и оказалось, что это наш шейх Абу-л-Фатх Александриец. И я тут же сказал:

ДЖАХИЗОВСКАЯ МАКАМА

(пятнадцатая)

Р ассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:

Однажды меня позвали с друзьями на пир, и я, согласно известному хадису [54] Посланника Божьего, да благословит его Бог и да приветствует, откликнулся на приглашение: «Если б меня пригласили на трапезу из берцовой бараньей кости, я бы согласился; если б мне подали кость от предплечья, я бы принял».

И пришли мы в некий дом —

Полы в этом доме были устланы коврами, подушки разложены рядами и угощение расставлено. У гостей глаза прохлаждались, ароматом рейхана и роз они услаждались, и под звуки ная и уда [55] истекали кровью золотые сосуды.

Хозяева вышли нам навстречу, и войдя, мы не могли уж отойти от столов, пестревших, точно весенний луг, уселись в круг, в ряд стояли блюда несметные, лежали яства на них разноцветные — черные, словно уголь, белые, словно лед, красные, словно рубин, желтые, словно мед. Вместе с нами сидел незнакомец, рука его по столу путешествие совершала и спор разноцветья разрешала, румяные щеки лепешек хватала, глаза у тарелок выдирала и пальцы свои по земле соседей пастись пускала. Она взад и вперед по тарелкам ходила, словно ладья по шахматным клеткам бродила, так что кусок вытеснял кусок, а глоток подгонял глоток. И при этом он не говорил ни слова, а мы вели разговор и среди этого разговора помянули ал-Джахиза [56] и его речения, Ибн ал-Мукаффу [57] и его остроумные поучения, и так случилось, что этого разговора начало с окончанием пира совпало.

Тогда наш сосед спросил:

— На чем вы остановились в разговоре?

Тут мы стали слова ал-Джахиза повторять и пути его красноречия восхвалять.

Он сказал:

— О люди! Для каждого дела есть свои исполнители, для каждой темы — свои сочинители, для каждого дома — подходящие жители и для каждого времени — свой ал-Джахиз. И если бы вы не жалели силы на размышления, ясно увидели бы свои заблуждения.

Тут каждый из нас обнажил клыки своего неодобрения и шмыгнул носом, выражая презрение. Я не мог понять на ходу, что он имел в виду, а потому улыбнулся и сказал:

— Продолжай, не тяни, мысль свою поясни.

Он сказал:

— Поистине, ал-Джахиз одной ногой вперед бежит, а другой — на месте стоит. Пусть каждый из вас поймет: красноречивым считается тот, чья поэзия прозу не затмевает, а проза поэзию не унижает. Вы встречали у ал-Джахиза блестящие стихи?

Мы ответили:

— Нет.

Он сказал:

— Обратите внимание на его речи: глубокие мысли простыми словами он излагает, к иносказаниям не прибегает. Он не любит запутанных выражений, смысла неясных отражений. Попадались ли вам у него реченья туманные, слова неестественные и странные?

Мы ответили:

— Нет.

Тогда он обратился ко мне:

— А хочешь услышать речь — облегчение твоих плеч и раскрытие тайн твоей руки, даже если они велики?

Я ответил:

— Да, клянусь Богом.

Он сказал:

— В знак благодарности раскрой ладонь и щедрости разожги огонь.

Я отдал ему свой плащ, и он сказал:

Г оворит Иса ибн Хишам:

Стихи его слушателей привлекли, дары к нему так и потекли. Мы с ним почувствовали друг к другу симпатию, и я спросил:

— Где же место восхода этой луны?

И он ответил: